Минск, девяностые, все плохо и даже хуже. Девушка Веля нигде особо не работает, тусуется на рейвах, проходящих в ангаре со списанными памятниками Ленину, спит с героиновым торчком и хочет уехать на родину хаус-музыки, то бишь в Чикаго. Чтобы ей дали туда визу, она вписывает в анкету для посольства, что работает на хрустальном заводе (где вообще-то никто уже давно зарплаты не получал в денежном виде, только в виде хрустальных лебедей), и указывает местный номер телефона. При подаче документов в посольстве выясняется, что этот телефон могут и проверить. Поэтому ей приходится ехать из Минска, который, конечно, сам по себе не столица мира, в дохлое село вблизи от хрустального завода, где она знакомится с семьей, владеющей желанным телефонным номером.Так встречаются два мира девяностых: мир послушания и смирения, не сильно видоизменившихся из-за падения Союза, и мир новообретенной свободы, которой так много, что ею можно задохнуться. Небывалый до того конфликт — даже не поколений, а мировоззрений — очень точно показывает режиссер-дебютантка Дарья Жук, уехавшая из Беларуси в Америку, закончившая там Гарвард и работавшая на HBO, главном кабельном телеканале для всех зрителей сериалов. Очевидно, что для нее в фильме много автобиографического.
Картина эта настолько заворожила всех в Белоруссии, что ее сильно раньше срока подачи заявок выдвинули от страны на «Оскар». И это не самонадеянный рывок: после просмотра не только не возникает сомнений в правильности решения оскаровского комитета, но и даже против очевидного фаворита иностранной номинации, «Холодной войны» Павла Павликовского, наш кандидат выглядит весомо. А он именно наш, это вовсе не национальное, а очень постсоветское и потому универсальное в своей боли кино.
Проще говоря, чудес не бывает, но «Хрусталь» — это ровно чудо и есть. Тончайшее, выразительное, страшное и смешное кино, и историческое, и вневременное.
Во-первых, и это важно, «Хрусталь» формирует о девяностых какую-то новую аутентичность, фиксирует визуальный облик эпохи так же, как это сделал «Брат». То есть как: сначала были девяностые, потом о них сняли фильм «Брат». И теперь в нашей с вами голове 90-е — это именно «Брат», мы все знаем, что в те времена Данила Багров гулял по припорошенному уже не Ленинграду, но еще не Петербургу и слушал кассету с «Наутилусом».
Теперь же, после «Хрусталя», девяностые — это не только Багров, вещевые рынки с развешанными по деревьям товарами (потому что вешалок нет), где торгуют пиджаками с пришитыми наспех дома шильдиками Pierre Cardin. Это длинная очередь на подачу документов в американское консульство — и в то же время муторные и убедительные рассказы о том, что жить и работать нужно только на родине. Кроме того, в жизни глаз ко всему привыкает, но здесь увиденный ковер, висящий на стене, просто бьет под дых. Это же мы так живем, это же наше до боли знакомое естество. И в то же время бедность девяностых красива хотя бы как китч: примерно в том же стиле, дерзком и нелепом, одеваются современные рейверы.
Во-вторых, Жук тончайшим образом (невозможно поверить, что это для нее дебют) сдерживает в кадре и свою героиню, пробивную девушку, тихо презирающую всю эту нищету и немощь вокруг себя, и коренных жителей, показанных честно и без прикрас, и без всякой русофобии в то же время. Режиссер выдерживает примирительную интонацию: мол, эти два мира — мир майонезных салатов, хрустальных лебедей и мир секса, наркотиков, хауса и техно — не обязательно должны конфликтовать. Здесь есть, например, выбивающий на раз слезу эпизод с душевным милиционером, у которого душа болит за родную природу и водоемы, на которых браконьеры глушат рыбу. Фраза, которую он произносит героине: «Как же вы мне все дороги!» — это, возможно, первая по-настоящему народная, афористичная, гайдаевская фраза в русскоязычном кино со времен, собственно, Гайдая.
И Жук же, с другой стороны, неумолимо подводит картину к жесточайшему финалу в духе эпохи #MeToo, когда изворотливая героиня, которая, кажется, способна пережить даже не развал СССР, а апокалипсис, сталкивается с неумолимой жестокостью нравов белорусской глубинки. Здесь нет насилия напоказ, оно, как и в жизни, происходит за закрытыми дверьми на шерстяных колючих одеялах.
Так картина окончательно переходит из разряда просто удачных, но иллюстративных, в разряд вечных. История Вели, не важно, пусть она целиком выдуманная или полуавтобиографическая, — это история универсальная. «Хрусталь», если повезет, станет новым гимном поколения тех самых девяностых, которые сами лихие времена не застали или не помнят, но уже испытывают по ним фантомную ностальгию. Все понимают: нет, жизнь на дымящихся развалах страны — это не нормально. Но и в то же время это кино, при всей его честности, декларирует: можно жить где хочешь, там, где ты нужен, там, где тебе хорошо, и это может быть даже разбитая и убитая Белоруссия 90-х, и Чикаго времен расцвета хауса. Вот в чем и заключена потенциальная шедевральность интернационального и потому гуманистичного фильма «Хрусталь»: в центре его стоит даже не эпоха и не страна, а прежде всего человек.
Источник: film.ru